История костей. Мемуары - John Lurie
Где-то в это время он признался мне, что он гей. Я знаю, что на самом деле он сказал мне об этом, когда мы гуляли по Нью-Йорку, но это точно было примерно в это время. Я знаю, что он рассказал мне об этом в Нью-Йорке, потому что я знаю точное место, где он мне это сказал. Лафайет-стрит между Бликер и Бонд. Это тот самый случай, когда в моей памяти появляется кадр, и что-то из того момента удерживает его.
Он явно нервничал, рассказывая мне об этом. Но было удивительно, как мало это повлияло на него, хотя я был очень удивлен. Мне это и в голову не приходило.
Кажется, я просто сказал: "Правда? Хорошо."
И все было в порядке, совершенно в порядке, Эван видел, что я говорю серьезно, и мы просто продолжили наш вечер.
Когда он сказал об этом моей маме, она ответила: "О, я всегда думала, что это будет Джон". Я не знаю, что спровоцировало это. Вообще-то, я знаю. Она хотела вывести меня из себя, что ей и удалось на минуту, но потом мне просто пришлось рассмеяться. "Я не лесбиянка. Эван может быть геем, и это прекрасно, но я не гей, и ты это знаешь. Ты просто сказала это, чтобы разозлить меня, а я не злюсь".
В Лондоне жила девушка по имени Венди, которая, как я полагаю, провела некоторое время с Эваном и все еще была увлечена им. Венди была самой сексуальной из всех, кого я когда-либо видел. Я спросила Эвана, не возражает ли он, если я буду встречаться с Венди, и он ответил: "Я бы предпочел, чтобы ты этого не делала".
Я старалась не делать этого, но это было невозможно. Я был сражен наповал. И, Эван, я действительно сожалею об этом по сей день. Но только немного.
Венди жила в однокомнатной муниципальной квартире. Их предоставляет правительство. У нее не было телефона - ни у кого не было телефона. Если вы хотели сыграть с Роджером Тернером, барабанщиком из Портобелло, и Майком Блоком, пианистом с Сандрингем-роуд, вам приходилось неделю ездить на метро, чтобы все устроить. Квартира Венди находилась прямо за лондонским Колизеем в Ковент-Гардене.
Вечером я разговаривал на улице с милым восьмидесятичетырехлетним Беном, а из зала "Колизея" выходил Рудольф Нуреев. Только я, Бен и Рудольф Нуреев в бодром лондонском воздухе. Бену нравилась Вторая мировая война, он любил говорить о том, какая она была ужасная и тяжелая, но если бы не война, вряд ли Бену было бы что сказать.
На весь этаж была общая ванная, очень холодная, но чистая. Вы стояли на морозе и клали пять пенсов в водонагреватель, чтобы набрать воды на треть ванны.
Я начал играть на улицах - так это называется. По выходным я играл на Пикадилли-Серкус или возле станции метро "Тоттенхэм-Корт" около пяти часов вечера, когда люди спешили домой с работы. Люди бросали деньги в мой кейс, иногда довольно много. Я попробовал сделать это в Нью-Йорке, недалеко от Уолл-стрит, пару лет спустя, когда был на мели. Я не получил ни пенни. Самое странное было то, что биржевые маклеры отводили взгляд, смущаясь того, что ты там находишься. В конце концов я начал просто кричать в воздух, стоя за своим альтом, чтобы доставить им как можно больше неудобств.
В Лондоне все было по-другому, и это было принято - там было много баскеров. У многих из них была обозначена своя территория, и было понятно, что вы не можете занять их место. Было две или три группы одного человека - парни, которые носили бас-барабан на спине, сгорбившись, и играли на гитаре, с губной гармошкой в держателе и, возможно, тарелками, звенящими между коленями. Был там и веретенообразный старик Венди по прозвищу Гитлер, который нарядился в смокинг и шляпу и танцевал так, что казалось, он скоро либо сядет на космический корабль, либо сгорит в огне. А еще был Буджик, у которого была куча дрессированных белых голубей, которые выделывали не очень интересные трюки.
Однажды вечером я выступал на Пикадилли-Серкус, и ко мне подошел несколько официального вида парень в униформе, чтобы очень вежливо предупредить, что всех бускеров арестовывают. Он почти извинялся за это. Полиция никогда не беспокоит вас, поэтому я проигнорировал его, но через двадцать минут меня арестовали.
Полиция в Лондоне такая вежливая, очень вежливая. Они оформили меня и посадили на ночь в камеру, заполненную другими уличными музыкантами. Танцующего Гитлера там не было, и они не стали арестовывать Человека с волнистыми попугайчиками, потому что, вероятно, не хотели иметь дело с его птицами. Кроме них, нас было пять или шесть человек в этом подобии камеры с койками. Там находился один из одногруппников, которых я постоянно видел, и он ругался и матерился. Эти парни были такими злыми. Я думал, что будет некое товарищество, потому что мы все были уличными музыкантами, захваченными вместе, но эти люди были просто уродливы. Я сталкивался со странным отношением британских музыкантов к музыкантам из США, с завистью, поэтому я держался в стороне и ничего не говорил. Подумал, что они могут не оценить янки на своей территории, но они и между собой не разговаривали. За весь вечер никто не издал ни звука, кроме одного парня из группы, которого я узнал, он просто говорил: "Блядь! Блядь! Дерьмо! Блядь!"
Лондон, по крайней мере тогда, был самым жестоким местом, которое я когда-либо видел. Не оружие, а просто откровенное жестокое дерьмо. На Пикадилли-Серкус постоянно происходили кулачные бои, каких я никогда не видел в Нью-Йорке. Группы парней дрались друг с другом, фанаты разных футбольных команд. Два неверных взгляда - и все начиналось. Однажды я шел домой поздно вечером и проходил мимо переулка, где я слышал пронзительный, противный голос девушки, кричавшей: "Ударь его еще раз". Около машины стояли трое парней, и, когда я пригляделся, голова этого парня высунулась из открытой дверцы машины и была обращена вверх. Похоже, он был в сознании лишь частично; на его груди стоял на коленях парень, который просто бил его по лицу каждый раз, когда этого требовала ужасная девчонка.
Я играл на Пикадилли Серкус в выходной вечер. Очень людно. Я играл с закрытыми глазами,
